Грабли на нашем жизненном пути разбросаны так регулярно, что поневоле задумываешься о высших силах.
АПД: неожиданно выяснилось, что куда-то исчезла большая часть написанного, осталось только самая первая выкладка. Что ж, выкладываю снова.
Себе для экзаменов – чтобы не рыскать по всей книге, не продираться через ненужные мне детали, не забыть и не потерять. Ну, и может быть кому-нибудь пригодится.
По книге Марии Оссовской «Рыцарь и буржуа» читать дальше
Идеология рыцарей в Средневековье.
Первый вопрос, который следует задать – а по каким источникам мы можем воссоздать идеологию столь отдаленных от нас по времени рыцарей? В данном случае рыцарский этос* восстановлен по французским куртуазным романам, с привлечением более ранних поэм о славных сражениях рыцарей, большей частью из круга Карла Великого (который был кем-то вроде былинного Владимира Красно Солнышко для западноевропейских поэм и сказок).
*Этос — это стиль жизни какой-то общественной группы, общая ориентация какой-то культуры, принятая в ней иерархия ценностей, которая либо выражена в явном виде, либо может быть выведена из поведения людей.
Итак, главные черты идеального рыцаря:
1. Рыцарь должен был происходить из знатного рода. Это условие было необязательным, потому что иногда в рыцари посвящали за исключительные военные подвиги. Кроме того можно было – и с развитием городов и усилением их значения это случалось все чаще – купить эту привилегию. Но в куртуазной литературе герой непременно блистал великолепным генеалогическим древом (королевских сыновей также было немало).
2. Рыцарь должен отличаться красотой и привлекательностью. Красоту подчеркивала одежда, которая свидетельствовала о любви к золоту и драгоценным камням. Доспехи и упряжь были под стать одежде
3. От рыцаря требовалась сила (этого требовали и далеко не легкие доспехи). Эту силу он проявлял обычно еще в младенчестве. Но с развитием техники значение физической силы постепенно снижается.
4. Рыцарь должен был заботиться о своей славе, которая требовала неустанного подтверждения, новых и новых испытаний. Поэтому он должен странствовать , пока не подвернется случай сразиться
5. Нет смысла делать добрые дела, если им суждено остаться неизвестными, говорит Кретьен де Труа, одобряя неустанную заботу о своем «отраженном Я». Гордость совершенно оправдана, если только она не преувеличена. В противном случае она сурово карается. Соперничество из-за престижа ведет к иерархическому разделению в рамках сражающейся элиты, хотя в принципе все рыцари считаются равными.
Соперничество, однако, не нарушало солидарности элиты, распространявшейся и на врагов, принадлежащих к элите. Можно прочесть о том, как принимали англичане врагов, побежденных ими в битвах при Креси и Пуатье, о совместных пирушках и состязаниях. Когда в битве 1389 г. англичан преследуют голод и дизентерия, они идут лечиться к французам, после чего возвращаются и сражение возобновляется.
6. При такой постоянной заботе о своем боевом престиже понятно, что от рыцаря требуется мужество. Недостаток мужества — самое тяжелое обвинение. Именно страх быть заподозренным в трусости вел к нарушению элементарных правил стратегии, что в очень часто кончалось гибелью рыцаря и истреблением его дружины. Мужество бывает также необходимо для исполнения долга верности и лояльности — двух добродетелей, которые служат сохранению существующего положения вещей.
7. От рыцаря ожидалась щедрость, которая считалась непременным свойством благороднорожденного. Она служила зависимым от него людям, и прежде всего тем, кто прославлял при дворах подвиги рыцарей в надежде на хорошее угощение и приличные случаю подарки перед отправлением в дальнейший путь.
Чарновский пишет — «Нужно было не торгуясь дарить любому то, чего он просил. Лучше разориться, чем прослыть скупцом. Первое — только на время, ведь принятие дара обязывает воздать за него сторицею. Скупость же ведет к потере звания, положения, к исключению из общества».
8. Рыцарь должен был хранить безусловную верность своим обязательствам по отношению к равным себе. Далее цитата:
«Эту верность своему слову в сочетании с соперничеством в великодушии еще в XIV веке выбрал Чосер темой одного из «Кентерберийских рассказов». Некий дворянин рассказывает в новелле о даме, которая в отсутствие любимого мужа обещала ответить на страсть влюбленного в нее пажа, если тот очистит побережье Бретани от подводных скал. Обещая это, она была уверена в неисполнимости подобной задачи. Между тем ее поклонник при помощи чародея совершил требуемое, и дама очутилась перед необходимостью выполнить обещание. Необходимость эту признал и возвратившийся домой муж, хотя, по его словам, предпочел бы пасть с сердцем, пробитым в бою. Паж, тронутый громадностью жертвы,
«…решил от вожделенья своего
Отречься, чтобы рыцарский закон
Поступком подлым не был оскорблен»
и освободил предмет своей любви от исполнения обещания, хотя услуги чародея обошлись ему в тысячу фунтов золотом. Но при таком всеобщем великодушии и чародей оказался на высоте: он отказался от платы, узнав, что паж разорился напрасно. Кто из них, по-вашему, великодушнее? — спрашивает автор. Муж, который послал любимую жену к ее поклоннику, чтобы не обесчестить ее неисполнением данного слова? Или влюбленный паж, который отказался от своих прав? Или же, наконец, тот владевший тайнами магии философ, который не согласился принять плату за свой труд?» Муж, определенно. Хотя такого идиота еще поискать.
Классовое братство не мешало рыцарям исполнять долг мести за любую — реальную или мнимую — обиду, нанесенную им самим или их близким. Не смотря на то, что супружество не отличалось особой прочностью, рыцарь пребывал постоянно вне дома в поисках славы; оставшаяся в одиночестве жена обычно умела вознаградить себя за его отсутствие, а сыновья воспитывались при чужих дворах – род проявлял сплоченность, если речь заходила о мести; ответственность также нес род в целом.
9. В 1020 г. епископ Фюльбер из Шартра изложил обязанности рыцаря по отношению к своему сюзерену в шести пунктах. Присягнувший на верность был обязан не допускать причинения какого-либо ущерба телу сюзерена, его достоянию, его чести, его интересам, не ограничивать его свободу и дееспособность. Кроме того, вассал обязан был верно служить своему господину советами; того же во всем обязывала взаимность
Продолжение следет...
Продолжение
В Свод ломбардского феодального права рассматриваются многочисленные примеры вероломства рыцаря по отношению к сюзерену. Например: бросить сюзерена в бою; оставить его на поле боя живым и не тяжело раненным; оскорбить его действием; совершить прелюбодеяние или только попытаться склонить жену сеньора или его наложницу к прелюбодеянию; лишить чести или покуситься на честь дочери, внучки, невесты сына, сестры сеньора, если они были девицами, воспитывавшимися в его доме; наконец, сознательно выдать тайну сеньора.
Из этого, кстати, видно, что женщины ограждались от мужских посягательств, однако, именно нарушение этих запретов составляет главные темы куртуазных романов, причем общественное мнение относится к таким нарушениям благосклонно (по крайней мере, к мужчине).
Короли же в поэмах Средневековья изображались обычно не очень героическими людьми (даже Карл Великий и король Артур). В основном они искали опоры в каком-нибудь благородном рыцаре, что возвышало достоинства этого рыцаря.
Кроме обязательств перед своим сюзереном, рыцарь должен быть благодарен тому, кто посвятил их в рыцарский сан. Кроме того ему вменялась в обязанность ставшая уже притчей во языцех забота о сиротах и вдовах. В принципе имелась в виду забота о слабых вообще, но мне не известен ни один случай, где этим слабым оказался бы обиженный судьбой мужчина.
Э.Дешан так суммирует условия, которым должен удовлетворять желающий стать рыцарем:
он должен начать новую жизнь, молиться, избегать греха, высокомерия и низких поступков. Он должен защищать церковь, вдов и сирот, а также заботиться о подданных. Он должен быть храбрым, верным и не лишать никого его собственности. Воевать он обязан лишь за правое дело. Он должен быть заядлым путешественником, сражающимся на турнирах в честь дамы сердца; повсюду искать отличия, сторонясь всего недостойного; любить своего сюзерена и оберегать его достояние; быть щедрым и справедливым; искать общества храбрых и учиться у них, как совершать деяния великие, по примеру Александра Македонского.
Когда мы сегодня говорим о рыцарском поведении, обычно мы прежде всего имеем в виду отношение к врагу и отношение к женщине. Рассмотрим то и другое подробнее.
Славу рыцарю приносила не столько победа, сколько его поведение в бою. Сражение могло без ущерба для его чести кончиться его поражением и гибелью. Гибель в бою была даже хорошим завершением биографии, ибо рыцарю было трудно примириться с ролью немощного старика. «Правила игры», обязательные в сражении, диктовались уважением к противнику, гордостью, «игровой» жизненной установкой, опасением, что противник ответит тем же, и, наконец, гуманностью. Уважение к противнику, гордость и «игровое» отношение к жизни заставляли предоставлять противнику по возможности равные шансы. Если противник упал с коня (а в доспехах он не мог взобраться в седло без посторонней помощи), тот, кто выбил его из седла, тоже слезал с коня, чтобы уравнять шансы.
Использование слабости противника не приносило рыцарю славы. Убийство безоружного врага покрывало рыцаря позором. Нельзя было убивать противника сзади.
Рыцарь в доспехах не имел права отступать. Поэтому на рекогносцировку он отправлялся невооруженным. Все, что могло быть сочтено трусостью, было недопустимо. Роланд отказался трубить в рог, чтобы не подумали, будто он просит помощи, потому что струсил. Неважно, что это повлекло за собой гибель его друга вместе с дружиной. Такое безразличие к судьбе других, как видно, ничуть не возмущает небеса, поскольку архангел Гавриил лично слетает с неба за душой героя.
Поединки рыцарей с закрытыми лицами служат в куртуазных романах темой трагических историй, в которых рыцарь, подняв забрало побежденного, убеждается, что убил близкого родственника или любимого друга. Обычай закрывать лицо забралом объясняется, тем, что получить удар в лицо считалось особенно позорно: ударить в лицо можно было только человека низкого звания. По тем же соображениям считается позорным получить удар дубиной: дубиной сражались пехотинцы-крестьяне, а не сильные мира сего.
Раз уж речь идет о сражающемся рыцаре, нельзя забывать о роли коня в сражении. Недаром коня называют по имени. Он принимает участие в бою совершенно сознательно и хранит безграничную верность хозяину. В средневековых легендах можно прочесть о конях, наделенных даром человеческой речи, о конях, преодолевающих дряхлость, чтобы в последний раз верно послужить тому, кого они привыкли носить на спине.
По-особому рыцарь относился не только к своему коню, но и к своему оружию, и прежде всего к мечу. Здесь есть что-то общее с отношением современного человека к своей машине или же к яхте. Личный характер этого отношения находил выражение в употреблении местоимения «she» вместо «it».
Быть влюбленным относилось к числу обязанностей рыцаря. В песнях Марии Французской говорится о славном рыцаре, который не смотрел на женщин. Это большое зло и проступок против природы, замечает автор.
Отношение рыцаря к женщине зависело, разумеется, от того, кем она была: дамой или простолюдинкой. В завоеванных городах вырезали мужчин из простонародья, но рыцарю не подобало запятнать свои руки кровью женщины. Заботливость и обожание могли относиться лишь к даме из своего сословия, нередко занимавшей более высокое положение внутри этого сословия. Вопреки распространенному мнению воздыхания издалека были скорее исключением, чем правилом. Мы можем привести только один подобный пример из баллад Марии Французской, когда влюбленные, жившие друг против друга, виделись только на расстоянии, из окон, перед которыми они стояли до поздней ночи, устремив взор на предмет своей любви. Вообще же речь шла о любви отнюдь не платонической, как правило, с чужой женой.
Любовь должна быть взаимно верной, преодолевать нешуточные трудности и длительную разлуку. Обычная тема куртуазного романа — испытание верности. Рыцари, принесшие обет верности даме сердца, стойко сопротивляются любовным признаниям других дам. Любовь к даме сердца должна облагораживать рыцаря.
В «chansonsde gestes» (героических поэмах) женщина еще не играет заметной роли. Лишь с куртуазным романом XII века приходит во Францию обожание женщины.
Культ женщины следует рассматривать скорее как игру, в которой женщина получает «пинок вверх». Женщина по-прежнему зависит от опеки мужчины. «Слуга в любви, господин в браке» — так определяет эту ситуацию М. Гривс. Рукоприкладство было делом обычным, до сломанного носа включительно. Супружеская неверность, которая у мужчин разумелась сама собой и отнюдь не наносила ущерба их достоинствам, у женщин наказывалась — в легендах эпохи — сожжением на костре. Правда, когда виновную с распущенными волосами и в холщовой рубашке вели к месту казни, в последнюю минуту обычно появлялся рыцарь на борзом коне, готовый мечом доказать любому ее невинность, причем невинность эта, вопреки всякой очевидности, оказывалась бесспорной.
Большая часть гипотез относительно культа женщин принимала его всерьез. Одни видели тут распространение долга верности вассала своему сюзерену на жену сюзерена. Другие утверждали, что этот культ придумали и поддерживали сами женщины: воспользовавшись частыми отлучками мужей, они узурпировали полагавшуюся тем от вассалов верную службу. Третьи возникновение этого культа приписывали странствующим менестрелям: путешествуя от замка к замку, они восхваляли хозяйку (муж которой обычно отсутствовал) в расчете на службу при дворе или хотя бы на добрый прием и подарки перед отправлением в дальнейший путь. Таким отношением «снизу вверх» способствовало как будто и то, что странствующие менестрели происходили по большей части из безземельных или малоземельных рыцарей, мечтающих о какой-нибудь постоянной должности при дворе. Норберт Элиас в подтверждение этой гипотезы замечает, что культ дамы процветал прежде всего в самых крупных замках. Для бедного певца жена богатого рыцаря обычно недосягаема: оставалось обожание издалека. Женщины находили в этом утешение за грубость мужей, да и мужчин привлекала эта фикция, которая приукрашенную любовь противопоставляла простонародной.
Аналогом "Искусства любви" Овидия был трактат «Искусство куртуазной любви» Андреаса Капеллануса, современника Кретьена де Труа. Любовь, о которой здесь идет речь, опять-таки не платоническая, но стремящаяся к полному удовлетворению. Все начинается с галантного ухаживания при использовании изысканной с обеих сторон риторики; ее оттенки различаются в зависимости от социального положения партнеров. По-разному звучат диалоги между:
1) мужчиной среднего сословия и женщиной того же сословия;
2) мужчиной среднего сословия и женщиной-дворянкой;
3) мужчиной среднего сословия и женщиной-аристократкой
4) аристократом и женщиной среднего сословия;
5) дворянином и дворянкой;
6) дворянином и женщиной среднего сословия;
7) аристократом и обычной дворянкой;
8) аристократом и женщиной того же сословия.
Так выглядит в глазах французского писателя XII века социальная стратификация, которая затрагивает и любовь. Относительно перечисленных им социальных категорий он оговаривается, что дворянство не связано с происхождением. «Только совершенство характера, — утверждает Капелланус, — стало причиной появления дворянства между людьми, а с ним и различных сословий». Но в то же время он замечает, что к дворянству принадлежат дети крупных сеньоров или крупных ленников, а значит, не только в совершенстве характера дело. Принадлежность к среднему сословию, по его мнению, не требует пояснений; что же касается простонародья, о нем и вовсе не может быть речи: здесь изысканное ухаживанье ни к чему, ведь простолюдинке нечего преодолевать, кроме робости.
Из восьми названных выше диалогов вырисовывается определенный нравственно-бытовой кодекс. Любовь — это форма борьбы. Женщины обладают некоторой властью над мужчинами, но власть эту снисходительно предоставили им сами мужчины. Нельзя открыто отказывать им в исполнении любых желаний, но можно их обманывать. В любви необходимы деньги и широта натуры. Бедность унизительна для уважающего себя человека. О святости семьи здесь нет и речи, а любовь между супругами не служит оправданием для уклонения от любви вне брака. Больше того: как убеждает аристократ обычную дворянку, из определения любви следует, что между супругами любви быть не может. Не может, ибо любовь требует тайны и поцелуев украдкой. Любовь к тому же невозможна без ревности, то есть без постоянной тревоги о том, как бы не потерять возлюбленную, а в браке ничего подобного нет.
Церковь, как известно, старалась использовать рыцарство в своих интересах. Но христианская оболочка рыцарства была чрезвычайно тонка. Вместо смирения — гордость, вместо прощения — месть, полное неуважение к чужой жизни, смягченное лишь тем, что в легкости, с которой странствующий рыцарь рубил головы попадавшихся ему по дороге противников, ощущается что-то не вполне серьезное. Греховные с точки зрения церкви поступки можно было легко замолить, уйдя на склоне лет в монастырь. Поскольку и это казалось слишком обременительно, можно было спастись более легким путем; достаточно было одеть умершего рыцаря в монашескую рясу. Господа бога, по представлениям современников, провести не очень-то трудно.
То, что рыцари жили в двух несогласуемых одна с другой иерархиях ценностей, явно им не мешало. Но особенно ярко эта двойственность проявлялась в эротике. Прелюбодеяние официально осуждалось, но все симпатии были на стороне любовников. На божьем суде (ордалиях) бог позволял легко себя обмануть, когда речь шла об испытании невинности вероломной супруги.
Обманутые мужья нередко питают сердечную привязанность к любовнику жены. Внебрачные сыновья тоже одобряют греховные связи, благодаря которым они появились на свет. Узнав, что законный супруг матери — не настоящий их отец, они готовы тут же снести ему голову, чтобы позволить влюбленным сочетаться браком.
Как уже говорилось, самым тяжелым обвинением, какое можно было предъявить рыцарю, было обвинение в трусости; чтобы его избежать, рыцарь в любую минуту готов был забыть об успехе дела, которому служил. На безоружного не нападают. А уважение к врагу проявляется в различных ситуациях.
Эпохой расцвета куртуазного романа был XII век. Начиная с XIV века рыцарская идеология все меньше принимается всерьез. Причины ее упадка были различны. Обесценивание денег в 1313 г. привело к разорению многих баронов.
Дата этой девальвации совпадает с датой изобретения пороха. Сначала он применялся лишь для того, чтобы взрывать стены крепостей, но вскоре привел к изменению методов ведения войны и к снижению роли конницы. Другое изобретение позволило копьем пробивать панцирь, который и без того все больше утрачивал свое значение ввиду возросшей мобильности пехоты. Французское рыцарство долго сопротивлялось участию пехоты в сражениях. Презрение к пехоте подчеркивалось на каждом шагу; это презрение оказывалось даже сильнее желания победить. За такое пренебрежение к пехоте французам доставалось на орехи от англичан, которые раньше успели оценить ее по достоинствам. Зато король опирался на города против баронов и все чаще распространял на горожан привилегии, бывшие прежде монополией дворянства.
Вообще, "народным" произведениям в самых разных странах присущи некоторые общие мотивы, — даже там, где о каких бы то ни было влияниях не может быть и речи. Таков, например, мотив чудесного рождения героя; его необычайные поступки в младенческом возрасте; удивительно ранние боевые успехи; то, что его не берет ни меч, ни пуля врага; завоевание своей избранницы вопреки непреодолимым, казалось бы, трудностям и т. п. Дело, видимо, в общности некоторых черт психологического порядка, благодаря которым, например, мотив «Золушки» или «Давида и Голиафа» стал общечеловеческим мотивом. При таком понимании народности ничто не мешает нам — что мы и делаем — рассматривать легенды средневековья как произведения, в которых слово брала элита. Литература, которую мы рассматриваем, оценивается как несомненно аристократическая.
Коль скоро речь зашла о таких распространенных мотивах, как мотив Золушки, стоит поразмыслить о популярности дракона в средневековье. Образ этого ужасного зверя запечатлевает слово поэтов и кисть знаменитейших художников. Популярность Золушки объясняют обычно тем, что людям нравится слушать рассказы о тех, кого после множества унижений ожидает возвышение. Каждый, кто считал себя обойденным — а таких всегда много, — мог отождествить себя с Золушкой и вместе с нею наслаждаться ее триумфом. Это объяснение (по-видимому, небезосновательное) заставляет задуматься над тем, каковы были психологические предпосылки появления дракона в легендах средневековья. Ведь мы встречаемся с ним на территории весьма обширной.
Некоторые видят в драконе представителя совершенно реальных диких зверей, угрожавших тогда человеку. Такое объяснение не кажется мне удачным: почему бы волкам и рысям не выступить в собственной шкуре? Далее, возникает вопрос, почему, собственно, дракон держал девиц под замком. Ведь к их прелестям он был равнодушен, и непохоже, чтобы он держал их в качестве заложниц, требуя выкуп за их освобождение. Судя по всему, это вымышленное чудовище было сконструировано таким образом, чтобы как можно выше превознести заслуги того, кто осмеливался бросить ему вызов, освобождая девицу или окрестных жителей от постоянной угрозы. Дракон воплощал в себе всевозможное зло, дабы рыцарю, при отсутствии иных врагов, было с кем сражаться.
Себе для экзаменов – чтобы не рыскать по всей книге, не продираться через ненужные мне детали, не забыть и не потерять. Ну, и может быть кому-нибудь пригодится.
По книге Марии Оссовской «Рыцарь и буржуа» читать дальше
Идеология рыцарей в Средневековье.
Первый вопрос, который следует задать – а по каким источникам мы можем воссоздать идеологию столь отдаленных от нас по времени рыцарей? В данном случае рыцарский этос* восстановлен по французским куртуазным романам, с привлечением более ранних поэм о славных сражениях рыцарей, большей частью из круга Карла Великого (который был кем-то вроде былинного Владимира Красно Солнышко для западноевропейских поэм и сказок).
*Этос — это стиль жизни какой-то общественной группы, общая ориентация какой-то культуры, принятая в ней иерархия ценностей, которая либо выражена в явном виде, либо может быть выведена из поведения людей.
Итак, главные черты идеального рыцаря:
1. Рыцарь должен был происходить из знатного рода. Это условие было необязательным, потому что иногда в рыцари посвящали за исключительные военные подвиги. Кроме того можно было – и с развитием городов и усилением их значения это случалось все чаще – купить эту привилегию. Но в куртуазной литературе герой непременно блистал великолепным генеалогическим древом (королевских сыновей также было немало).
2. Рыцарь должен отличаться красотой и привлекательностью. Красоту подчеркивала одежда, которая свидетельствовала о любви к золоту и драгоценным камням. Доспехи и упряжь были под стать одежде
3. От рыцаря требовалась сила (этого требовали и далеко не легкие доспехи). Эту силу он проявлял обычно еще в младенчестве. Но с развитием техники значение физической силы постепенно снижается.
4. Рыцарь должен был заботиться о своей славе, которая требовала неустанного подтверждения, новых и новых испытаний. Поэтому он должен странствовать , пока не подвернется случай сразиться
5. Нет смысла делать добрые дела, если им суждено остаться неизвестными, говорит Кретьен де Труа, одобряя неустанную заботу о своем «отраженном Я». Гордость совершенно оправдана, если только она не преувеличена. В противном случае она сурово карается. Соперничество из-за престижа ведет к иерархическому разделению в рамках сражающейся элиты, хотя в принципе все рыцари считаются равными.
Соперничество, однако, не нарушало солидарности элиты, распространявшейся и на врагов, принадлежащих к элите. Можно прочесть о том, как принимали англичане врагов, побежденных ими в битвах при Креси и Пуатье, о совместных пирушках и состязаниях. Когда в битве 1389 г. англичан преследуют голод и дизентерия, они идут лечиться к французам, после чего возвращаются и сражение возобновляется.
6. При такой постоянной заботе о своем боевом престиже понятно, что от рыцаря требуется мужество. Недостаток мужества — самое тяжелое обвинение. Именно страх быть заподозренным в трусости вел к нарушению элементарных правил стратегии, что в очень часто кончалось гибелью рыцаря и истреблением его дружины. Мужество бывает также необходимо для исполнения долга верности и лояльности — двух добродетелей, которые служат сохранению существующего положения вещей.
7. От рыцаря ожидалась щедрость, которая считалась непременным свойством благороднорожденного. Она служила зависимым от него людям, и прежде всего тем, кто прославлял при дворах подвиги рыцарей в надежде на хорошее угощение и приличные случаю подарки перед отправлением в дальнейший путь.
Чарновский пишет — «Нужно было не торгуясь дарить любому то, чего он просил. Лучше разориться, чем прослыть скупцом. Первое — только на время, ведь принятие дара обязывает воздать за него сторицею. Скупость же ведет к потере звания, положения, к исключению из общества».
8. Рыцарь должен был хранить безусловную верность своим обязательствам по отношению к равным себе. Далее цитата:
«Эту верность своему слову в сочетании с соперничеством в великодушии еще в XIV веке выбрал Чосер темой одного из «Кентерберийских рассказов». Некий дворянин рассказывает в новелле о даме, которая в отсутствие любимого мужа обещала ответить на страсть влюбленного в нее пажа, если тот очистит побережье Бретани от подводных скал. Обещая это, она была уверена в неисполнимости подобной задачи. Между тем ее поклонник при помощи чародея совершил требуемое, и дама очутилась перед необходимостью выполнить обещание. Необходимость эту признал и возвратившийся домой муж, хотя, по его словам, предпочел бы пасть с сердцем, пробитым в бою. Паж, тронутый громадностью жертвы,
«…решил от вожделенья своего
Отречься, чтобы рыцарский закон
Поступком подлым не был оскорблен»
и освободил предмет своей любви от исполнения обещания, хотя услуги чародея обошлись ему в тысячу фунтов золотом. Но при таком всеобщем великодушии и чародей оказался на высоте: он отказался от платы, узнав, что паж разорился напрасно. Кто из них, по-вашему, великодушнее? — спрашивает автор. Муж, который послал любимую жену к ее поклоннику, чтобы не обесчестить ее неисполнением данного слова? Или влюбленный паж, который отказался от своих прав? Или же, наконец, тот владевший тайнами магии философ, который не согласился принять плату за свой труд?» Муж, определенно. Хотя такого идиота еще поискать.
Классовое братство не мешало рыцарям исполнять долг мести за любую — реальную или мнимую — обиду, нанесенную им самим или их близким. Не смотря на то, что супружество не отличалось особой прочностью, рыцарь пребывал постоянно вне дома в поисках славы; оставшаяся в одиночестве жена обычно умела вознаградить себя за его отсутствие, а сыновья воспитывались при чужих дворах – род проявлял сплоченность, если речь заходила о мести; ответственность также нес род в целом.
9. В 1020 г. епископ Фюльбер из Шартра изложил обязанности рыцаря по отношению к своему сюзерену в шести пунктах. Присягнувший на верность был обязан не допускать причинения какого-либо ущерба телу сюзерена, его достоянию, его чести, его интересам, не ограничивать его свободу и дееспособность. Кроме того, вассал обязан был верно служить своему господину советами; того же во всем обязывала взаимность
Продолжение следет...
Продолжение
В Свод ломбардского феодального права рассматриваются многочисленные примеры вероломства рыцаря по отношению к сюзерену. Например: бросить сюзерена в бою; оставить его на поле боя живым и не тяжело раненным; оскорбить его действием; совершить прелюбодеяние или только попытаться склонить жену сеньора или его наложницу к прелюбодеянию; лишить чести или покуситься на честь дочери, внучки, невесты сына, сестры сеньора, если они были девицами, воспитывавшимися в его доме; наконец, сознательно выдать тайну сеньора.
Из этого, кстати, видно, что женщины ограждались от мужских посягательств, однако, именно нарушение этих запретов составляет главные темы куртуазных романов, причем общественное мнение относится к таким нарушениям благосклонно (по крайней мере, к мужчине).
Короли же в поэмах Средневековья изображались обычно не очень героическими людьми (даже Карл Великий и король Артур). В основном они искали опоры в каком-нибудь благородном рыцаре, что возвышало достоинства этого рыцаря.
Кроме обязательств перед своим сюзереном, рыцарь должен быть благодарен тому, кто посвятил их в рыцарский сан. Кроме того ему вменялась в обязанность ставшая уже притчей во языцех забота о сиротах и вдовах. В принципе имелась в виду забота о слабых вообще, но мне не известен ни один случай, где этим слабым оказался бы обиженный судьбой мужчина.
Э.Дешан так суммирует условия, которым должен удовлетворять желающий стать рыцарем:
он должен начать новую жизнь, молиться, избегать греха, высокомерия и низких поступков. Он должен защищать церковь, вдов и сирот, а также заботиться о подданных. Он должен быть храбрым, верным и не лишать никого его собственности. Воевать он обязан лишь за правое дело. Он должен быть заядлым путешественником, сражающимся на турнирах в честь дамы сердца; повсюду искать отличия, сторонясь всего недостойного; любить своего сюзерена и оберегать его достояние; быть щедрым и справедливым; искать общества храбрых и учиться у них, как совершать деяния великие, по примеру Александра Македонского.
Когда мы сегодня говорим о рыцарском поведении, обычно мы прежде всего имеем в виду отношение к врагу и отношение к женщине. Рассмотрим то и другое подробнее.
Славу рыцарю приносила не столько победа, сколько его поведение в бою. Сражение могло без ущерба для его чести кончиться его поражением и гибелью. Гибель в бою была даже хорошим завершением биографии, ибо рыцарю было трудно примириться с ролью немощного старика. «Правила игры», обязательные в сражении, диктовались уважением к противнику, гордостью, «игровой» жизненной установкой, опасением, что противник ответит тем же, и, наконец, гуманностью. Уважение к противнику, гордость и «игровое» отношение к жизни заставляли предоставлять противнику по возможности равные шансы. Если противник упал с коня (а в доспехах он не мог взобраться в седло без посторонней помощи), тот, кто выбил его из седла, тоже слезал с коня, чтобы уравнять шансы.
Использование слабости противника не приносило рыцарю славы. Убийство безоружного врага покрывало рыцаря позором. Нельзя было убивать противника сзади.
Рыцарь в доспехах не имел права отступать. Поэтому на рекогносцировку он отправлялся невооруженным. Все, что могло быть сочтено трусостью, было недопустимо. Роланд отказался трубить в рог, чтобы не подумали, будто он просит помощи, потому что струсил. Неважно, что это повлекло за собой гибель его друга вместе с дружиной. Такое безразличие к судьбе других, как видно, ничуть не возмущает небеса, поскольку архангел Гавриил лично слетает с неба за душой героя.
Поединки рыцарей с закрытыми лицами служат в куртуазных романах темой трагических историй, в которых рыцарь, подняв забрало побежденного, убеждается, что убил близкого родственника или любимого друга. Обычай закрывать лицо забралом объясняется, тем, что получить удар в лицо считалось особенно позорно: ударить в лицо можно было только человека низкого звания. По тем же соображениям считается позорным получить удар дубиной: дубиной сражались пехотинцы-крестьяне, а не сильные мира сего.
Раз уж речь идет о сражающемся рыцаре, нельзя забывать о роли коня в сражении. Недаром коня называют по имени. Он принимает участие в бою совершенно сознательно и хранит безграничную верность хозяину. В средневековых легендах можно прочесть о конях, наделенных даром человеческой речи, о конях, преодолевающих дряхлость, чтобы в последний раз верно послужить тому, кого они привыкли носить на спине.
По-особому рыцарь относился не только к своему коню, но и к своему оружию, и прежде всего к мечу. Здесь есть что-то общее с отношением современного человека к своей машине или же к яхте. Личный характер этого отношения находил выражение в употреблении местоимения «she» вместо «it».
Быть влюбленным относилось к числу обязанностей рыцаря. В песнях Марии Французской говорится о славном рыцаре, который не смотрел на женщин. Это большое зло и проступок против природы, замечает автор.
Отношение рыцаря к женщине зависело, разумеется, от того, кем она была: дамой или простолюдинкой. В завоеванных городах вырезали мужчин из простонародья, но рыцарю не подобало запятнать свои руки кровью женщины. Заботливость и обожание могли относиться лишь к даме из своего сословия, нередко занимавшей более высокое положение внутри этого сословия. Вопреки распространенному мнению воздыхания издалека были скорее исключением, чем правилом. Мы можем привести только один подобный пример из баллад Марии Французской, когда влюбленные, жившие друг против друга, виделись только на расстоянии, из окон, перед которыми они стояли до поздней ночи, устремив взор на предмет своей любви. Вообще же речь шла о любви отнюдь не платонической, как правило, с чужой женой.
Любовь должна быть взаимно верной, преодолевать нешуточные трудности и длительную разлуку. Обычная тема куртуазного романа — испытание верности. Рыцари, принесшие обет верности даме сердца, стойко сопротивляются любовным признаниям других дам. Любовь к даме сердца должна облагораживать рыцаря.
В «chansonsde gestes» (героических поэмах) женщина еще не играет заметной роли. Лишь с куртуазным романом XII века приходит во Францию обожание женщины.
Культ женщины следует рассматривать скорее как игру, в которой женщина получает «пинок вверх». Женщина по-прежнему зависит от опеки мужчины. «Слуга в любви, господин в браке» — так определяет эту ситуацию М. Гривс. Рукоприкладство было делом обычным, до сломанного носа включительно. Супружеская неверность, которая у мужчин разумелась сама собой и отнюдь не наносила ущерба их достоинствам, у женщин наказывалась — в легендах эпохи — сожжением на костре. Правда, когда виновную с распущенными волосами и в холщовой рубашке вели к месту казни, в последнюю минуту обычно появлялся рыцарь на борзом коне, готовый мечом доказать любому ее невинность, причем невинность эта, вопреки всякой очевидности, оказывалась бесспорной.
Большая часть гипотез относительно культа женщин принимала его всерьез. Одни видели тут распространение долга верности вассала своему сюзерену на жену сюзерена. Другие утверждали, что этот культ придумали и поддерживали сами женщины: воспользовавшись частыми отлучками мужей, они узурпировали полагавшуюся тем от вассалов верную службу. Третьи возникновение этого культа приписывали странствующим менестрелям: путешествуя от замка к замку, они восхваляли хозяйку (муж которой обычно отсутствовал) в расчете на службу при дворе или хотя бы на добрый прием и подарки перед отправлением в дальнейший путь. Таким отношением «снизу вверх» способствовало как будто и то, что странствующие менестрели происходили по большей части из безземельных или малоземельных рыцарей, мечтающих о какой-нибудь постоянной должности при дворе. Норберт Элиас в подтверждение этой гипотезы замечает, что культ дамы процветал прежде всего в самых крупных замках. Для бедного певца жена богатого рыцаря обычно недосягаема: оставалось обожание издалека. Женщины находили в этом утешение за грубость мужей, да и мужчин привлекала эта фикция, которая приукрашенную любовь противопоставляла простонародной.
Аналогом "Искусства любви" Овидия был трактат «Искусство куртуазной любви» Андреаса Капеллануса, современника Кретьена де Труа. Любовь, о которой здесь идет речь, опять-таки не платоническая, но стремящаяся к полному удовлетворению. Все начинается с галантного ухаживания при использовании изысканной с обеих сторон риторики; ее оттенки различаются в зависимости от социального положения партнеров. По-разному звучат диалоги между:
1) мужчиной среднего сословия и женщиной того же сословия;
2) мужчиной среднего сословия и женщиной-дворянкой;
3) мужчиной среднего сословия и женщиной-аристократкой
4) аристократом и женщиной среднего сословия;
5) дворянином и дворянкой;
6) дворянином и женщиной среднего сословия;
7) аристократом и обычной дворянкой;
8) аристократом и женщиной того же сословия.
Так выглядит в глазах французского писателя XII века социальная стратификация, которая затрагивает и любовь. Относительно перечисленных им социальных категорий он оговаривается, что дворянство не связано с происхождением. «Только совершенство характера, — утверждает Капелланус, — стало причиной появления дворянства между людьми, а с ним и различных сословий». Но в то же время он замечает, что к дворянству принадлежат дети крупных сеньоров или крупных ленников, а значит, не только в совершенстве характера дело. Принадлежность к среднему сословию, по его мнению, не требует пояснений; что же касается простонародья, о нем и вовсе не может быть речи: здесь изысканное ухаживанье ни к чему, ведь простолюдинке нечего преодолевать, кроме робости.
Из восьми названных выше диалогов вырисовывается определенный нравственно-бытовой кодекс. Любовь — это форма борьбы. Женщины обладают некоторой властью над мужчинами, но власть эту снисходительно предоставили им сами мужчины. Нельзя открыто отказывать им в исполнении любых желаний, но можно их обманывать. В любви необходимы деньги и широта натуры. Бедность унизительна для уважающего себя человека. О святости семьи здесь нет и речи, а любовь между супругами не служит оправданием для уклонения от любви вне брака. Больше того: как убеждает аристократ обычную дворянку, из определения любви следует, что между супругами любви быть не может. Не может, ибо любовь требует тайны и поцелуев украдкой. Любовь к тому же невозможна без ревности, то есть без постоянной тревоги о том, как бы не потерять возлюбленную, а в браке ничего подобного нет.
Церковь, как известно, старалась использовать рыцарство в своих интересах. Но христианская оболочка рыцарства была чрезвычайно тонка. Вместо смирения — гордость, вместо прощения — месть, полное неуважение к чужой жизни, смягченное лишь тем, что в легкости, с которой странствующий рыцарь рубил головы попадавшихся ему по дороге противников, ощущается что-то не вполне серьезное. Греховные с точки зрения церкви поступки можно было легко замолить, уйдя на склоне лет в монастырь. Поскольку и это казалось слишком обременительно, можно было спастись более легким путем; достаточно было одеть умершего рыцаря в монашескую рясу. Господа бога, по представлениям современников, провести не очень-то трудно.
То, что рыцари жили в двух несогласуемых одна с другой иерархиях ценностей, явно им не мешало. Но особенно ярко эта двойственность проявлялась в эротике. Прелюбодеяние официально осуждалось, но все симпатии были на стороне любовников. На божьем суде (ордалиях) бог позволял легко себя обмануть, когда речь шла об испытании невинности вероломной супруги.
Обманутые мужья нередко питают сердечную привязанность к любовнику жены. Внебрачные сыновья тоже одобряют греховные связи, благодаря которым они появились на свет. Узнав, что законный супруг матери — не настоящий их отец, они готовы тут же снести ему голову, чтобы позволить влюбленным сочетаться браком.
Как уже говорилось, самым тяжелым обвинением, какое можно было предъявить рыцарю, было обвинение в трусости; чтобы его избежать, рыцарь в любую минуту готов был забыть об успехе дела, которому служил. На безоружного не нападают. А уважение к врагу проявляется в различных ситуациях.
Эпохой расцвета куртуазного романа был XII век. Начиная с XIV века рыцарская идеология все меньше принимается всерьез. Причины ее упадка были различны. Обесценивание денег в 1313 г. привело к разорению многих баронов.
Дата этой девальвации совпадает с датой изобретения пороха. Сначала он применялся лишь для того, чтобы взрывать стены крепостей, но вскоре привел к изменению методов ведения войны и к снижению роли конницы. Другое изобретение позволило копьем пробивать панцирь, который и без того все больше утрачивал свое значение ввиду возросшей мобильности пехоты. Французское рыцарство долго сопротивлялось участию пехоты в сражениях. Презрение к пехоте подчеркивалось на каждом шагу; это презрение оказывалось даже сильнее желания победить. За такое пренебрежение к пехоте французам доставалось на орехи от англичан, которые раньше успели оценить ее по достоинствам. Зато король опирался на города против баронов и все чаще распространял на горожан привилегии, бывшие прежде монополией дворянства.
Вообще, "народным" произведениям в самых разных странах присущи некоторые общие мотивы, — даже там, где о каких бы то ни было влияниях не может быть и речи. Таков, например, мотив чудесного рождения героя; его необычайные поступки в младенческом возрасте; удивительно ранние боевые успехи; то, что его не берет ни меч, ни пуля врага; завоевание своей избранницы вопреки непреодолимым, казалось бы, трудностям и т. п. Дело, видимо, в общности некоторых черт психологического порядка, благодаря которым, например, мотив «Золушки» или «Давида и Голиафа» стал общечеловеческим мотивом. При таком понимании народности ничто не мешает нам — что мы и делаем — рассматривать легенды средневековья как произведения, в которых слово брала элита. Литература, которую мы рассматриваем, оценивается как несомненно аристократическая.
Коль скоро речь зашла о таких распространенных мотивах, как мотив Золушки, стоит поразмыслить о популярности дракона в средневековье. Образ этого ужасного зверя запечатлевает слово поэтов и кисть знаменитейших художников. Популярность Золушки объясняют обычно тем, что людям нравится слушать рассказы о тех, кого после множества унижений ожидает возвышение. Каждый, кто считал себя обойденным — а таких всегда много, — мог отождествить себя с Золушкой и вместе с нею наслаждаться ее триумфом. Это объяснение (по-видимому, небезосновательное) заставляет задуматься над тем, каковы были психологические предпосылки появления дракона в легендах средневековья. Ведь мы встречаемся с ним на территории весьма обширной.
Некоторые видят в драконе представителя совершенно реальных диких зверей, угрожавших тогда человеку. Такое объяснение не кажется мне удачным: почему бы волкам и рысям не выступить в собственной шкуре? Далее, возникает вопрос, почему, собственно, дракон держал девиц под замком. Ведь к их прелестям он был равнодушен, и непохоже, чтобы он держал их в качестве заложниц, требуя выкуп за их освобождение. Судя по всему, это вымышленное чудовище было сконструировано таким образом, чтобы как можно выше превознести заслуги того, кто осмеливался бросить ему вызов, освобождая девицу или окрестных жителей от постоянной угрозы. Дракон воплощал в себе всевозможное зло, дабы рыцарю, при отсутствии иных врагов, было с кем сражаться.